Люди добрые!
У меня погибает сын. Что делать! Что предпринять! Кажется, уже все испробовала. Иногда хочется выйти на улицу и закричать: «Люди добрые! Да помогите же мне!» Но ведь не выйдешь... Да и толк какой! Да и не поздно ли...
Однажды видела такую же, как сама, несчастную мать. Она шла за своим пьяным сынком, который кое-как держался за такого же шаткого приятеля, и плакала, и просила: «Идем, Сережа, домой! Не надо никуда... домой... слышишь?» Но ее Сережа только отмахивался и бормотал: «Пошла бы...» И тогда эта несчастная женщина остановилась и страшно закричала: «Люди! Где вы? Сделайте хоть что-то! Он же опять в милицию попадет! Или в драку! Помогите хоть кто-нибудь!» Она готова была кататься по земле... Но как, чем могли помочь ей случайные прохожие? Разве что словом сочувствия и утешения. Но все это она слышала плохо, слезы заливали ее лицо.
О, сколько нас, несчастных матерей, прошедших, кажется, все муки ада! Матерей, у которых пьют сыновья! Нет нам покоя, нет радости, погублена жизнь. С чего, как начинается для меня да и для других такой же вечер? С ожидания. Сожмешься в комок и ждешь, каким и когда он явится. Твой бестолковый, горький сынок — сильно пьяный или не очень, один или с компанией, целенький или побитый. Вот и мечешься, вот и не знаешь, за что хвататься, когда его все нет и нет. Сколько всего передумается! «В милицию попал! В канаве лежит, с ножевой раной в боку!» Или где-то вот сейчас в эту миниту кто-то злой, бессердечный бьет каблуками по его рухнувшему в грязь телу... Ой что делать, что делать! И разве это все одна выдумка? Было, все было... И в крови приходил, и с выбитыми зубами, и со сломанными ребрами. И из милиции звонили не раз: «Приходите. У нас он...» И что, ну скажите, что может быть страшнее материнской муки, когда она ждет не дождется сына и не знает, где он, что с ним, и хватается за телефон, обзванивает всех его приятелей, а в ответ слышит; «Не знаю. Не видел». И вот уже глухая ночь, а ты до звона в ушах прислушиваешься: идет — не идет... И ничего тебе уже не страшно. Кое-как набросишь пальто и несешься на улицу, бродишь в темноте и ждешь, ждешь до самой зари: «Что, что произошло с тобой на этот раз, мой мальчик?»
Да, все равно, как хотите, так и судите, но для матери сын, какой бы он ни был, остается мальчиком, ребенком, которого жаль до боли сердечной...
Хотя иной раз хочется — скажу самую подноготную правду,— чтоб раз и навсегда случилось с ним что-то непоправимое, чтоб не мучиться мне больше так, не надрывать свое больное сердце. И разве с одной мной такое? Раз подслушала в автобусе разговор. Спрашивает одна женщина другую: «Как Виктор? Сын?» «Не знаю и знать не хочу, если. Маша, по совести. Уехал в Сибирь. Хоть бы там и подох».
«До чего же это вы, матери, докатились, если на такие мечты способны?» — скажет кто-нибудь и осудит.
Но, думаете, мало нас осуждали?! О! Сколько довелось, к примеру, мне выслушивать разных сердитых, насмешливых, злых слов за то, что не смогла спасти сына от алкоголя?
Только ведь самый суровый, самый нескончаемый суд — свой собственный. Он идет, не кончаясь, с того самого момента, когда вместо сына моего, Юры, пришел за полночь весь в грязи, в крови его приятель и сказал: «Не волнуйтесь, тетя Валя, Юрку в милицию забрали, он живой...»
Сердце об пол, ноги подкосило... Как добежала, дошла до милиции — не помню. Но все грела надежда: «Ерунда какая-нибудь. Подержат и выпустят. Было ведь так уже...»
Но на этот раз — все, не выпустили.
Не забыть, вышел ко мне на крыльцо молоденький милиционер и говорит: «Да вы не переживайте. Ему больше двух лет не дадут...»
Вот так он меня убивал, мой дорогой сыночек. И себя, и меня. Схватилась за сердце, увезла меня «скорая»...
И был суд. Не приведи господи никому из матерей сидеть в зальце, где пахнет бедой, и слышать, и видеть, как судят ее сына, и как затравленно твой сын, стриженый, с серым лицом, поглядывает изредка на людей... «За что? За что мне все это? — кричит твоя издерганная душа.— Ну почему, почему мне такие страдания?!» И до сих пор, хотя с того суда прошел год, торчком стоят во мне эти вопросы. Хочу понять, разобраться, как же так получилось, что мой, именно мой сын превратился в преступника и за участие в жестокой драке был осужден. Может, для кого-то эти мои думы будут не лишние, может, кому-то из матерей помогу вовремя отвести от дома беду?
Расскажу все, как на духу, ничего не постесняюсь, как было — так было.
А было так. Жили мы с матерью втроем. Кроме меня у нее была еще дочь. Отец от нас ушел, как говорится. Мать работала, что называется, за двоих, крановщицей, тянула семью... И, как вспоминаю, с завистью говорила о тех женщинах, у которых есть мужья, а у детей — отцы. И я выучилась рано мечтать о своей семье, где бы «все как у людей» — хороший, работящий, добрый муж. Может, от этой ранней тоски и началась моя беда? Кончила техникум, устроилась работать на телефонной станции. Смотрю — почти все мои подружки замуж выходят. И вроде как-то неловко мне, вроде опять я как будто в последних. Но не было на примете парня, который бы очень-очень нравился.
Правда, за мной ходил один. Иногда мы танцевали с ним в клубе, кино смотрели. Но только его всерьез не принимала — пьяненький бывал, смурной...
Только вот ведь какое дело: оглянулась однажды — одна я вроде холостая, все мои подруги уже коляски с детишками возят. Посмотрю иной раз на них, на детские пеленки-распашонки, что трепыхаются на ветру, — и хоть в слезы. Так хотелось не отстать! И чтоб все, как у людей, — семья, уют, детский лепет... Тут одна моя подруга и скажи: «Ну что ты, Татьяна, ждешь? Шла бы за Володьку! А вдруг и бросит пить, если поженитесь». Может, думаю, и правда? Чем век одной куковать. Подруга еще масла в огонь: «Была бы ты полная красавица или богатством похвастать могла. Ну а если он пить не перестанет — бросишь и все. Нынче, сама видишь, сколько кругом разводов, и ничего».
И, знаете, подействовала на меня эта «агитация», это снисходительное равнодушие. Не послушала я мать, которая говорила: «Не лезь в петлю, не порть себе жизнь, еще, может, найдется человек по тебе. А это — пьянь...»
Но разве это убедительно, если Володя целую неделю приходил ко мне наглаженный, начищенный и никакой водкой от него не пахло? А еще такая мысль во мне жила: «Я его направлю. Полюблю сильно-сильно, и он станет хорошим». Тем более что где-то в книжках вычитала: «Любовь, если она преданная, способна перевоспитать и пьяницу, и буяна».
Поженились мы с Володей. Я старалась, как могла, чтоб и одет он был прилично, и накормлен, и культурой интересовался. Ничего не скажу, он ко мне тянулся. И я постепенно до того привыкла к нему, что, кажется, полюбила всерьез. Прямо жду — не дождусь вечера, когда он с работы вернется. И очень грело меня когда-то, что он на все готовый: в парк — так в парк, в кино — так в кино.
Только недолго длилось спокойствие. Опять принялся за старое. Я ему замечания, а он с улыбкой: «Глупенькая, разве я пью? Вон другие... Я просто выпиваю».
Пробовала я его и уговаривать, и ругать, кричала, что разведусь, но если пьяный он был противный, грубый, то трезвый даже на колени передо мной становился: «Прости. Свинья я. Больше не буду, поверь, в последний раз».
Что пересказывать! Женщины, у которых в доме вместо мужчины вот такой пьянчужка, знают, как оно катится и куда, когда к пьяному относятся как к забавному человеку. А ведь я рассказываю о том времени, когда мы все еще никакой серьезной борьбы с алкоголизмом не вели и мнение было простое у многих: «пьяный проспится — дурак никогда».
Да, видно, не все выходит в жизни по пословице. Когда об этом догадались, оглянулись, а вокруг пустыня. Голь душевная, человеческая. Черствость, эгоизм сердечный. К кому ни сунься — у всякого свои болячки, свои беды. Где уж тут до чужих дел. Разъехались — разобщились.
Идешь утром по улице — народу тьма-тьмущая, а вроде как безлюдно. И так тоскливо, горько на душе от этого одиночества, от самой мысли, которая гвоздем засела в голове, что никому-то ты не нужен.
Когда я упрашивала мужа сходить полечиться, он мне резал: «Ты что, сдурела? Сама иди, если так приперло!» Тут уж я встала на колени: «Прошу тебя, ради сына». Нет, не вышло. Схватил швейную ручную машинку и грохнул об пол. Не с того ли момента и стал мой сынок заикаться? Было ему в ту пору три года.
Ну а когда мой муж однажды пришел злой и, стоя в коридоре, выпил из горлышка поллитра водки, еще больше разозлился невесть на что и схватил топор: «Я вас всех сейчас изрублю в капусту! Учат, все учат!» — я схватила сына и убежала из дому. Насовсем.
В чем права? В чем не права? Судите... Но кроме страха за ребенка, в душе ничего не осталось. Ну а муж покатился ниже и ниже. И ко мне, и к сыну без интереса.
Когда Юрику было пять лет, встретился мне человек старше меня на пятнадцать лет. Инженер, у которого умерла жена. Очень вежливый человек и аккуратный. Чем подкупил? Не я за ним «бегала», а он. И то цветы несет, то коробку конфет. Юрика на колени посадит и рассказывает ему что-нибудь интересное. А я к нему как на крыльях лечу. Вот тут только и поняла, какая она бывает настоящая любовь...
Но когда поженились, стала замечать — ревнует он меня к сыну моему и слишком часто стал он его, ребенок мой, раздражать. Спрашиваю: «Ты что, Василий?» Отведет глаза: «Ничего. Но с детьми надо строже». И все-то самое вкусное старается не ему, а мне сунуть. Не беру — сердится. Ну как тут быть? Любит меня так, что глаза огнем горят, едва увидит и обнимает без конца, и целует. Но сын, чувствую, вроде как все мешает ему... И стоит не так, и сидит...
А самая-то моя мука началась, когда родился у нас Димка. Как-то все перевернулось. С одной стороны, Василий все делал по дому, выполнял с готовностью, капли спиртного в рот не возьмет, меня любит пламенно, а с другой стороны — вот и цыкает на Юру, вот и цыкает. Пошли в ход слова: «Дурак! Свинья! Лентяй!» Я прошу, требую, чтоб не позволял себе грубости. Не действует. «Он весь в отца!»
А может, мне надо было разойтись с ним тогда же? Сразу же? Потому что когда Юре исполнилось десять лет, он, отчим, за какую-то провинность ударил его впервые... Потом еще и еще...
Но, думала, куда уйти? Василий любит меня и Димку просто без памяти, и человек он... положительный, если судить по отношению к работе, к семье, и я без него жить не могу.
Все думала: «Да как-нибудь... Ладно уж... Юра ведь и вправду не показательный какой. Вон и вещи разбрасывает, и двойку получил...» Где Юру обниму, обцелую, где мужа... Мечусь, мечусь между двух огней. Не говорю уже о Димке, который тоже забот-хлопот требует. Гляну в окно: «Ага! Вон они, ребятишки, в футбол играют. И Юрик там...» Вроде легче. При деле ребенок.
Пока я думала, что мой шестиклассник развивает мускулы, укрепляет здоровье, играя в футбол-хоккей на дворе, у меня, можно сказать, под носом, некие старшие подростки, уже привыкшие к выпивке, наметили его своей жертвой. Его и других подобных ему, «благополучных» ребят. И был день, были те несколько минут, когда зазвали они моего Юру в кусты, предложили дружбу и в честь такого события — хлебнуть из бутылки. Юра постеснялся отказаться...
Винить его? Проще простого. Но надо бы понять, как, почему? В доме для него — окрик наготове, а там, в «компашке» — он уже свой, его ждут, ему рады...
В школе? Да разве кому из нас, родителей, не известно, как подчас учителя готовы избавиться от «неблагополучных» ребят? Как они тоже с достаточной легкостью оскорбляют их, называя «свиньями», «наглецами», «подонками»... А парням уже по шестнадцать... Как сами курят в учительской, а парней, не стесняясь, обшаривают в уборной, ищут у них в карманах сигареты...
Вот она, правда без прикрас: «казенному», начальственному отношению учителей к ребятам те противопоставляют свое желание поскорее вырваться «на волю», сыскать уличную компанию, где ты равноправен.
Другое дело, что такие компании способны «засосать» в пьянство. Но первое желание наших детей, у которых к тому же нет отрады дома, — примкнуть к себе подобным, там, где тебя будут встречать с приветом.
Ну а если «компашка» и впрямь «бутылочная», не жди мать покоя...
Скажете, почему я все «мать» и «мать», словно бы, кроме нее, никто не заинтересован был помочь Юре вырваться из порочного круга? Так ведь я ни разу в доме не видела ни одну школьную учительницу, которая захотела бы помочь, разобраться, как, что...
Когда Юру поставили на учет в детскую комнату милиции, раз пришли двое парней, спросили у него вполне миролюбиво: «Ну, ты больше не будешь пить?» Он ответил также небрежно: «Не буду». И те, успокоенные «проделанной воспитательной работой», ушли. Оказалось, это были приставленные к нему шефы...
Ой нет, с себя вины нисколько не снимаю. Моя вина идет-бредет со мной, лязгает тюремными замками, когда я в дозволенный срок приезжаю повидаться с сыном... Моя вина, моя беда без конца и краю...
Спросите: но неужто не встретилось вам за все это время, сколько вы мучаетесь с Юрой, ни одного административного человека, который бы понял вашу боль и захотел сделать все, чтоб помочь? Например, среди врачей...
Нет, дорогие, нет, родные, врачи, к которым водила Юру, принимали быстро, кое-как: «Сам хочешь лечиться? Ну, давай...» Только читала я, что есть где-то такие умные, добрые люди в белых халатах, наркологи, которые действительно лечат, хотят вылечить и с каждым человеком разговаривают с интересом, настраивают его. Но нам такие не попадались...
Вот уж кому хочу сказать огромное спасибо — это военкому. Пришла к нему и попросила забрать Юру в армию, когда в институте, как оказалось, он нашел «бутылочную» компанию, когда я, не веря глазам своим, прочла странный, пугающий приказ там, у дверей деканата: «За распитие спиртных напитков в аудитории студентам таким-то объявить выговор». То есть тут это было буднем... Лишь бы в аудитории только не пили.
Как выяснила, за год учебы из группы студентов в двадцать пять человек «спилось» десять...
Военком пошел мне навстречу, и два года мой сын служил, как надо, освобождаясь от дурной наклонности. И если бы не встреча с прежними дружками!
Дети, сыновья, задумайтесь, крепко задумайтесь, прежде чем пить из бутылки водку, вино! Что вам это даст? Куда заведет? Вы, за которыми еще не лязгают тюремные двери...
Когда вы пьете, когда вы, забыв обо всем, «гуляете», вы убиваете... мать... Есть ли преступление жесточе?
Сын пишет: «Я исправился, мама, я все понял...» Но какой ценой? И могу ли верить ему до конца. Не он ли сам столько уже раз убивал во мне эту веру? Люди добрые, отзовитесь!
М. Андреева
г. Куйбышев,
Записала Лилия Беляева
1987 г. |
