Джон Леннон: Всё, что тебе надо - это любовь

Восемь лет прошло со дня убийства в Нью-Йорке известного английского музыканта Джона Леннона. Но до сих пор его стихи и музыка вызывают споры, а личная жизнь и сегодня окутана разного рода слухами и сплетнями. Дабы внести некоторую ясность в суть дела (к тому же есть уверенность, что материал будет интересен всем любителям рок-музыки), мы публикуем интервью корреспондента американского журнала «Роллинг стоун», взятое у Д. Леннона в январе 1971 года.

— Когда вы поняли, что обладаете определенными способностями?

— Обычно это понимают в 8—10 лет. Я всегда удивлялся, почему никто не замечал это во мне раньше? Разве не было заметно моих способностей, когда я учился в школе? Я обычно говорил своей тетушке: «Вот ты выбрасываешь мои стихи, но когда я стану знаменитым, ты об этом еще пожалеешь». А она bce равно выбрасывала их.

Я до сих пор не понимаю: почему меня не отдали в художественную школу, почему не учили соответствующим образом? Нет, родные и учителя стремились сделать из меня этакого ковбоя, такого же, как и все остальные. Лишь иногда учительница давала мне возможность хоть как-то выделиться: рисовать или чертить, а все остальное время из меня пытались вылепить дантиста или учителя. Позже фанаты хотели видеть меня всего-навсего лишь одним из группы «Битлз», а критики пытались заставить меня быть Полом Маккартни.

— Что означает для творчества «Битлз», что все вы — уроженцы Ливерпуля?

— Ну, это второй по величине порт Англии... В прошлом веке все деньги делались именно на севере страны, и в Ливерпуле постепенно собрались самые «крутые» ребята. С другой же стороны — это были презираемые многими люди. Лондонцы смотрели на них, как на деревенщину. Так что мы считаем себя родившимися в провинциальном городишке.

Ливерпуль — очень бедный город. Однако жители обладают завидным чувством юмора, и он помогает им многое пережить. Кроме того, в этом городе кого только нет: тут и ирландцы, которые когда-то бежали из своей страны, и американские негры. Они-то и привезли с собой пластинки с записями блюзов, а затем — кантри и рок-н-ролла. Эту музыку мы, подростки, воспринимали очень серьезно. Долго и внимательно ее слушали, пробовали играть. Собственно, с этого все и началось.

— Какое, по вашему мнению, влияние оказали «Битлз» на историю Великобритании?

— Насчет истории ничего определенного сказать не могу, поскольку люди, которые в действительности управляют страной, вся классовая структура, вся буржуазия — какой была, такой и осталась. Те самые люди, в руках которых все нити власти, по-прежнему на своих местах, они попросту обвели вокруг пальца целое поколение.

Они по-прежнему посылают оружие в Южную Африку, убивают темнокожих на улицах, люди продолжают жить в бедности, по ним ползают крысы. Ничего не меняется, за исключением того, что мне уже 30 лет. Вот и все. Ничего не происходит, кроме того, что мы взрослеем.

— Почему в Соединенных Штатах вы сразу же завоевали успех, в то время как у себя на родине для этого понадобились годы?

— Просто к тому времени, как мы попали в США, были уже профессионалами и знали все правила игры, допустим, представляли себе, как нужно обращаться с прессой.

Когда «Битлз» прилетели в Америку, там все ходили в рубашечках, шортиках, со стрижками «ежик». Не было никаких интересных музыкальных идей или идей в одежде, в моде. Мы подумали: «Что за паршивый народец живет в этой стране и какие же мы хиповые ребята!» Мы начали смеяться над Америкой, но ни в коем случае не над ее музыкой, поскольку понимали, что негритянская музыка, рок-н-ролл — это нечто. В Штатах же тогда эту музыку никто особенно и не слушал. Получалось, что мы приехали на родину рок-н-ролла, а о нем там никто ничего не хотел знать.

— Где-то в промежутке между выпуском альбома «Помогите» и «Вечер после тяжелого дня» вы начали писать песни под влиянием наркотиков.

— «Помогите» была написана в то время, когда я «сидел» на марихуане, а «Вечер» — когда я просто лечился и употреблял лекарственные таблетки, которые тоже, по сути, наркотики. Я употреблял стимуляторы с 15 лет или 18. Короче, с тех пор, как мы выступали в Гамбурге. Это был единственный шанс выдержать ту жизнь, когда приходилось играть без перерыва почти все ночи напролет.

— А как повлиял ЛСД на вашу концепцию музыки в целом?

— Это просто было еще одним зеркалом. Но никак не чудом. И это не имеет ничего общего с написанием музыки «Люси в небесах с бриллиантами». Клянусь, когда я написал эту песню, у меня и в мыслях не было, что из первых букв этой строки получится название наркотика, ЛСД.

— А когда вы поняли это?

— Только после того, как я прочитал об этом или услышал. В общем-то я никогда не смотрел на обложки выпущенных нами пластинок и не прослушиваю вещи, которые уже сделаны.

— Вы как-то сказали, что «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» — замечательная пластинка.

— Да, этот альбом — вершина творчества «Битлз». Пол и я в то время определенно решили работать вместе, особенно это касалось песни «День из жизни». Как это выглядело? Допустим, вы пишете какую-то песню, одна часть идет хорошо, но затем вы застреваете. И вместо того, чтобы продолжать, вы просто бросаете это занятие. А мы с Полом в таком случае встречались друг с другом и проигрывали то, что у каждого из нас получилось. Я пел половину, Пол писал продолжение и наоборот. Он всегда немного стыдился этого, поскольку в общем-то считал, что его песни и так довольно хорошие. Иногда мы не давали вмешиваться друг другу в песню, и тогда каждый работал сам.

— В одной из песен вы спели о том, что звонки телефона никак не дают вам остаться одному...

— Это потому, что я устал от этих агрессивных хиппи, или как их еще зовут, которые слишком требовательно относятся ко мне: встречают на улице, звонят по телефону, болтаются у двери со своими символами мира, как будто я им что-то должен. Не знаю, может быть, они ждут, что я пойду маршировать с ними вокруг дама. Но я устал от всего этого.

— Когда начался распад «Битлз»?

— После того, как умер Брайан Эпштейн, группа начала агонизировать. Пол попытался вести нас, подобно Брайану. Но как можно было вести нас куда-то, когда нас зациклило. «Битлз» ходили по кругу. Тут-то мы и распались.

— Когда вы впервые это почувствовали?

— Не знаю. Я был поглощен собственными проблемами. Мы стали похожи на ремесленников: выпустили один альбом, начали готовить другой. Каждый вел свою партию: Пол — свою, Джордж — свою и т. д. И получалось, что вот сейчас я играю, а остальные лишь аккомпанируют мне, затем Пол играет, другие — подыгрывают и т. д. Тогда это нам нравилось, но это был конец.

— Вы первый покинули «Битлз». Как это произошло?

— Я просто сказал Полу: «Я ухожу». Мы сидели как-то вместе, что-то с ним обсуждали. Я все повторял: «Нет, нет, нет». Наконец, Пол опросил: «Чего же ты хочешь?». И я ответил, что группы больше не существует и что я ухожу.

— Какова была его реакция?

— Такая же, какая бывает у одного из супругов, когда ему говорят о разводе: знаете, на лицах обычно выступают пятна. Он понял тогда, что действительно группе пришел конец.

— Как вы познакомились с Йоко?

— В перерывах между записями на студи, я бродил по галереям искусств Лондона. Однажды на одной из выставок авангардистов я увидел вещь, которая меня сразу поразила. То была лестница, которая вела к картине, прикрепленной к потолку. Полотно абсолютно черное, с цепью. На цепи, — подзорная труба... Я вскарабкался по лестнице, посмотрел в эту трубу и увидел на полотне надпись «Да». И знаете, прочитай это, я почувствовал облегчение. Представляете ситуацию, когда вы вскарабкались по лестнице и видите надпись типа: «Нет» или «Убирайся». Короче, мы познакомились с Йоко. Она не знала, кто я такой. Из «Битлз» слышала только о Ринго. Она тут же вручила мне карточку, на которой было написано: «Дыши» — тут-то я и растаял.

— Когда вы поняли, что влюблены в нее?

— Это происходило постепенно. Она подсовывала мне под дверь разные карточки с надписями: «Дыши» или «Танцуй», или «Смотри на мир до рассвета». Они иногда огорчали меня, иногда радовали!.. В общем, с каждой встречей мы становились все ближе друг другу.

— Каким было ваше первое участие в миролюбивом движении?

— О, это было незабываемо. Как раз после того, как мы поженились. Это был «амстердамский постельный мир», как его прозвали газетчики. Мы были в отеле «Хилтон», когда пришли репортеры, которые ожидали, что мы будем заниматься любовью во время мира на их глазах. Кто-то пустил такой слух, и поэтому в нашу комнату набилось человек 50 или 60 из разных газет и журналов. А мы всего-навсего сидели на постели в пижамах и повторяли: «Мир, брат». Вот так это было.

— Вы не хотите расстаться с Йоко?

— Нет. Мы оба можем жить друг без друга, но зачем? Нет ничего более важного, чем наши с ней отношения, и мы все время узнаем что-то новое друг о друге. Я не собираюсь жертвовать любовью ради какой-то случайной связи, ради друга или бизнеса. В конце концов, никто из нас не хочет остаться один, постель-то можно заполнить кем-нибудь всегда, но это не срабатывает. Нет ничего лучше, когда рядом с вами находится тот, кого вы любите.

— Какое будущее, по-вашему, ожидает рок-н-ролл?

— То, каким мы его сами сделаем. Если мы хотим получить настоящий рок-н-ролл, то должны перестать заниматься лицемерием. Давайте станем самими собой и посмотрим: кто есть кто, кто чем занимается, кто — музыкой, а кто — еще чем-то?

— Вы считаете, что эта музыка значит для людей очень много?

— Да, потому что она достаточно нравственна, правдива. По крайней мере, это касается лучших ее вещей.

— Что вас ожидает в будущем?

— Я никогда не думаю дальше, чем за две недели вперед.

— Что вы думаете о том времени, когда станете пенсионером?

— Я не могу себе это представить. Думаю, что, несмотря ни на что, нужно продолжать работать. Даже если, я окажусь парализованным, я буду продолжать рисовать.

— А когда вам стукнет 64?

— Я думаю, что мы с Йоко будем прекрасной пожилой парой. Мы будем жить где-нибудь - в Ирландии на берегу моря и иногда смотреть на зарисовки нашей прошлой сумасшедшей жизни.

***