Полковник в отставке С. Скрябин вспоминает войну…

Разбирая на днях свой фронтовой чемодан, я обнаружил белые, ручной вязки варежки. Долго смотрел на них, и перед моими глазами всплыли картины фронтовых будней...

В канун Дня Красной Армии сорок второго года начальник тыла 14-й армии Карельского фронта генерал-майор Мальцев сообщил мне по телефону, что в нашу 72-ю морскую стрелковую бригаду вышла машина с подарками для бойцов, но, видно, потерялась где-то на сороковом километре в разыгравшейся метели. Генерал просил отыскать ее и двадцать третьего февраля вручить подарки воинам.

Я знал, что раньше чем дня через три-четыре вьюга не стихнет, нужно было принимать экстренные меры. Снарядив санный обоз, я отправил его по указанному маршруту, а сам на легкой нарте, запряженной тройкой оленей, помчался туда же.

Путь оказался нелегким, ледяная крошка слепила глаза, но каюр, местный оленевод, был человеком опытным, и через час мы благополучно прибыли на место.

Крытый фургон почти доверху был засыпан снегом, и в нем среди множества ящиков и мешков сидели водитель из армейского автобатальона и две закутанные сжавшиеся фигуры. Водитель доложил, что подарки поступили из Грузии и что их сопровождают старичок и старушка. Я посадил гостей на нарту и велел оленеводу быстро доставить их в мою землянку, а сам остался возле машины. Вскоре прибыл санный транспорт. Мы разгрузили машину, и я возвратился к себе.

...В теплой землянке, ярко освещенной керосиновой лампой, за небольшим столиком расположились двое приезжих и оленевод. Мой ординарец Николам Софронов угощал их солдатским обедом. В переднем углу сидела пожилая красивая женщина: черные волосы слегка тронуты серебром, темно-голубые глаза, светло-серая кофта. Звали ее Ниной Диомидовной. Она что-то рассказывала, ординарец и оленевод смеялись.

— Раздевайтесь, садитесь с нами. Мы вас ждем, — проговорили она, обращаясь ко мне. — Коля нас угостил вкусным обедом, а я вот рассказываю, как мы ехали сюда поездом, как «доставали» уголь для теплушки, как нас поймал охранник и хотел вести в милицию, а мы убежали. — Помолчав немного, как бы собираясь с мыслями, она продолжала: — Смех смехом, а ведь шестнадцать суток в пути. Всякое было. На фронт пропускали в первую очередь воинские эшелоны, поэтому нас, естественно, задерживали. А в Заполярье вот погода невзлюбила, снегом засыпала. Пять часов отсидели в снегу. И если бы не вы...

Я спросил, почему же нельзя было вместо женщины послать в такой нелегкий путь мужчину помоложе.

— А кого пошлешь, когда дома остались старый да малый? Было решено ехать добровольцам. Первым вызвался мой спутник Вано, но он стар и по-русски говорит плохо. Одному ему было бы очень трудно. Вот я и поехала.

Потом Нина Диомидовна объяснила, что подарки послал колхоз и велел вручить воинам передовой позиции. Узнали мы и о том, как живут и работают колхозники, как слушают сводки с фронта, как ждут наших писем, как верят в победу...

— Еще и потому решилась на этот путь дальний, два сына у меня воюют: один на Ленинградском фронте, а о другом вот уже полгода нет никаких вестей. Может, встречу... Скажите, где мы и далеко ли до передовой?

Я ответил, что находятся они в тылу 72-й морской стрелковой бригады, до передовой отсюда двенадцать километров. А поскольку выезжать гостям на передний край обороны опасно, я и предложил вручение подарков поручить командирам частей.

Нина Диомидовна согласно кивнула, но заметила, что в одном из подразделений хотела бы раздать подарки сама.

— Вы уж, пожалуйста, не обижайте нас, дайте повидаться с бойцами на самой передовой. Это просьба всего нашего колхоза, — сказала она.

Утром двадцать третьего февраля мы выехали в первый батальон. Пурга неожиданно стихла, и на востоке стала вырисовываться полоска долгожданного рассвета. Где-то далеко, за Чертовым перевалом, раздавались глухие разрывы снарядов. Эхо подхватывало их и разносило по цепи горных вершин.

В штабе батальона гостей встретили радушно и узкими обледенелыми ходами сообщений повели в подразделения. Здесь слышался уже не глухой гул войны, а мощные, оглушительные разрывы, от которых содрогалась земля, взлетали вверх огромные клубы дыма. Снаряды ложились близко: слева, справа, позади. Это была не артиллерийская подготовка перед наступлением, а методический ежедневный обстрел наших позиций, во время которого фашисты выпускали до четырехсот снарядов, а затем внезапно прекращали огонь. Бойцы знали уже эту «методу» и шутили: «Все! Немцы пошли кофе пить, пора и нам закусить».

— ...Будь они прокляты, ироды! — шептала Нина Диомидовна, поворачивая голову на звук разрывов.

— Дорогие мои сынки! — обратилась женщина к бойцам. — Я приехала из Грузии, чтобы посмотреть, как воюете вы, как живете. Меня послали колхозники и поручили поздравить вас с двадцать четвертой годовщиной Красной Армии, пожелать вам здоровья крепкого и успехов в бою...

Нина Диомидовна говорила по-матерински тепло, и солдаты смотрели на нее как завороженные. Не один, может, слушая, вспоминал сейчас свою мать. Потом она засыпала вопросами командира роты: как живут бойцы, все ли здоровы, как питаются, довольно ли спят, все ли так тепло одеты, как этот сынок, что стоит с пулеметом?

— Все тепло одеты, — поспешил уверить гостью командир роты и подробно ответил на все ее вопросы. И Нина Диомидовна стала раздавать подарки бойцам, приговаривая:

— Крепче бей, сынок, фашистскую нечисть! Гони их, окаянных, с землицы нашей! А мы трудом своим вам поможем.

И окоп ожил. Бойцы разворачивали подаренные кисеты с табаком или пачку «Казбека». Послышались шутки, смех, веселый говор. А мать вместе с подарком одаривала каждого из солдат улыбкой.

В окопе появились подносчики патронов. У одного из них был за плечами ранцевый термос с горячим борщом. Наполнив котелки вкусно пахнущей пищей, бойцы снова окружили Нину Диомидовну:

— Дорогая мать! Милая мама! Матушка! — послышалось со всех сторон. — Пообедайте с нами, пожалуйста, отведайте солдатского борща!

— Сами, сами ешьте, сынки, мы-то сыты...

Но бойцы все же уговорили попробовать их обед.

...Незаметно наступили сумерки. Нина Диомидовна еще хотела осмотреть бригадный пункт медпомощи. Этот медпункт, куда стекались все раненые, располагался на берегу озера и напоминал поселок. Большие госпитальные палатки, словно крестьянские избы, были по окошки занесены снегом. Вокруг них по всему склону березовой рощи разбежались землянки для личного состава. Чуть пониже, почти у самой воды, находились службы.

Нину Диомидовну проводили в госпитальное отделение. Это отделение состояло из нескольких теплых и уютных палат. Белые занавески на окнах, скатерти на столах и тумбочках подчеркивали чистоту и опрятность. Раненые лежали на топчанах, заправленных чистым бельем, под добротными одеялами.

Переступая порог палаты, Нина Диомидовна случайно бросила взгляд вправо, да так и замерла, прижав к груди руки. Оттуда, с топчана, покрытого меховым одеялом, на нее смотрели два неправдоподобно больших от боли и отчаяния глаза, на которые то и дело наплывали слезы и скатывались вниз тихими каплями.

Выражение этих скорбных глаз ножом полоснуло по сердцу Нины Диомидовны, притянуло к себе, заставило сделать несколько шагов в сторону раненого.

— Тяжелый... — со вздохом шепнул начальник госпитального отделения. — Вчера ногу ампутировали. Совсем мальчик, недавно на фронте...

Раненый некоторое время пытался рассмотреть вошедшую, но вдруг требовательно и звонко, по-детски позвал:

— Мама! Мамочка!

Нина Диомидовна бросилась к солдату, крепко обняла коротко остриженную голову:

— Сынок, милый... Успокойся...

После ласковых, чисто материнских слов юноша заплакал навзрыд, закрывая лицо ладонями. Говорить он не мог, а только судорожно всхлипывал.

Нина Диомидовна, тоже сдерживая слезы, успокаивала раненого, гладила по голове, целовала. Так она утешала его, пока юноша немного не успокоился.

В это время зашевелились и остальные раненые, наблюдавшие за происходившим. Нина Диомидовна обошла их, раздала подарки, у кровати юноши свитер оставила. Все повеселели, заговорили, подбадривая молодого солдата.

Долго пробыла Нина Диомидовна в палате, не отходила от постели раненого. Перед расставанием женщина убедила юношу, что он не должен волноваться и мучить себя, а стараться скорее поправиться...

После дружеского ужина в столовой медсанроты гости стали собираться в обратный путь. Я предложил им свою нарту, чтобы быстрее доехать до места, где их ждала машина. Ночь была лунная, ехали напрямик, без дороги, олени стрелой неслись по снежному насту.

Надышавшись северного воздуха, Нина Диомидовна помолодела. Она осталась довольна тем, что наши бойцы и одеты хорошо, и питаются отлично, и за их здоровьем надлежащий уход. При прощании женщина вынула из сумочки белые варежки и, подавая их мне, сказала:

— Это последний подарок и принадлежит он вам. Пожалуйста, возьмите. Я вязала их во время долгих ночей по дороге на фронт. Огромное вам спасибо... Я видела фронтовую жизнь своими глазами. Для меня это было очень важно... Теперь мне есть что рассказать дома.

Я поблагодарил ее и, пользуясь ее хорошим настроением, спросил:

— Что же, солдат в самом деле решил, что вы его мать?

Она внимательно посмотрела на меня и сказала:

— Не знаю, может быть, я похожа на его маму... А для материнского сердца все воины — сыновья...

...Прошло тридцать пять лет. Но незамысловатые подарки, полученные в снежном окопе, остались в нашей памяти на всю жизнь. Какую радость принесла нам тогда мать — передать трудно. Ее добрая улыбка, ласковая речь, чистосердечное желание помочь фронту произвели на воинов огромное впечатление. Молва о ней быстро распространилась по всей бригаде. И каждый, кто брался за кисет или вытаскивал из кармана носовой платок, подарок матери, невольно вспоминал ее добрыми словами...

Журнал «Советский воин» №6 1977 год

***